Главной частью Малого эльфийского оракула являлась большая каменная чаша с водой, расположенная на каменном постаменте, украшенном крупной чёткой резьбой, наподобие орнамента, с преобладанием растительных элементов. К постаменту вели каменные ступени, только не из белого мрамора, как у Эльфийского оракула светлых эльфов, а из простого серого камня, весьма распространённого в этой местности. На витой арке из эльфийского металла был укреплён круглый каменный щит, сам камень щита был лёгким, но прочным, серовато-бежевого цвета, с вкраплениями янтарных и золотистых искорок. Поверхность щита была изрезана линиями эльфийских созвездий (другие народы делили небеса на созвездия не обязательно таким образом, и сами созвездия назывались у них по-другому) и инкрустирована небольшими – с ноготь величиной – драгоценными камнями, оправленными в серебро. По-видимому, рисунок имел какое-то ритуальное значение. Поляна вокруг эльфийского оракула была тщательно расчищена от лесного мусора, а деревья вокруг поляны увиты лианами и плющом. На краю поляны находился аккуратный изящный эльфийский домик, вероятно, принадлежащий смотрителю Оракула, мудрейшему Альквинору.
Наконец, на удвоенные крики обеих ар-Т’аласанда появился и он сам – благообразный старец в длинных, до пола, белых одеждах, держащий в руках изрядный кусок горного хрусталя. С одной руки свисали чётки из чёрного агата, а под мышкой был зажат длинный деревянный посох, блестящий, как будто покрытый лаком. Набалдашник у посоха отсутствовал.
Всем известно, что у эльфов не бывает ни бороды, ни усов. У Альквинора была длинная ухоженная белая борода, но, тем не менее, мудрый старец являлся эльфом, остроухим и чистокровным – и борода у него была самая настоящая. Как она у него появилась – вот это была загадка.
– Я слушаю вас, – его голубые глаза не выражали ни демонической одержимости тайными знаниями, сжирающими его дух изнутри, так и не усмиривший своих страстей, ни печальной мудрости существа, в равной степени знающего и что было многие тысячелетия назад, и что будет через тысячи лет вперёд, и через минуту. Только спокойное внимание и ничего больше простого обыкновенного спокойного внимания. На подоле белого балахона алело пятно раздавленной земляники – вместе с присохшим к нему листиком, способствующим идентификации ягоды.

Альквинор посмотрел, улыбаясь, на юную фэйри, пытающуюся строить какие-то предположения, возможно даже, надежды и планы относительно его возможностей. Хотел бы он иметь такую уверенность, как в молодости. Его магия была дама на редкость капризная, и Альквинор менее всего был готов обещать, что искомый результат получится у него с первой попытки. Даже если он него требуется заглянуть в прошлое на величину возраста юной фэйри, которой едва ли исполнилось более полувека.
– Это та вещь, память которой я должен исследовать? – мягко спросил он, протягивая руку к фибуле. – Надо же, какой знакомый рисунок...
Обе эльфийки сердито зыркнули на него, но – вероятно, из уважения к его сединам – ничего не сказали, а сам Альквинор, почувствовав, что затронул больную тему, не стал далее углубляться в заинтересовавшие его информативно-декоративные качества фибулы. Тем более что реакция семейства ар-Т’аласанда подтверждала его догадку.
– И как же далеко я должен заглянуть в прошлое? – спросил он, напрямую обращаясь к самой Асгар’ет, в которой невозможно было не узнать старшую и обладающую большей властью, пусть и номинально.
– Я думаю, со времён Войны, – ответила она таким тоном, как будто бы мудрец сам должен был сообразить очевидное. – Изначально эта вещь принадлежала моему сыну.
– И мы хотим узнать, как попала она в руки этой... – выступила вперед её дочь, но даже она не смела по-военному крепко выразиться из уважения к сединам мудрого эльфа. – Если уж эта воровка претендует на какое-то родство с нами... – Хиарданис не договорила, от презрения кисло скривившись так, как если бы она проглотила целый лимон.
Лайрион уже открыл было рот, собираясь вмешаться... только седобородый Альквинор и сам не любил сцен.
– Мне потребуется неделя, – ровно и спокойно произнёс он, как будто бы никакой угрожающей грянуть бури не было и в помине. Как будто бы он читал лекцию, а на поляне стояла такая тишина, что было слышно даже, как на дальнем краю поляны, над дикими лесными пионами, порхают бабочки. – Семь дней. Через семь дней я дам вам полный и окончательный ответ...
– Но этого недостаточно! – возразила сердито-возмущённая Хиарданис. – За семь дней эта воровка может быть уже далеко отсюда!..
– Неужели ты готова отказаться от истины, дитя моё? – мягко улыбаясь, как может улыбаться только кто-то, не соприкасающийся с теневой стороной жизни, обратился к Моарамнисэль старый волшебник.

Мудрый Альквинор покачал своей седоволосой головой, снисходительно усмехаясь на льстивые слова юной фэйри, в силу своего скромного возраста наивно полагавшей, будто он способен покривить душой и дать ей желаемый ответ – а не тот, который соответствует истине – и тем самым одним словом своим способствовать изменению реальности. Даже самые сильные маги на это не способны.
Только некоторые из них – и ни одного из них Альквинор не знал лично.
– Милое дитя, – мягко сказал он. – Возможно, вы этого не знаете, но вас обманули. На этом браслете нет ни грана Тёмной магии. Вынужден вас огорчить: он, похоже, ничем не зачарован.
Хиарданис, стиснув зубы, со скрипом и скрежетом зубовным дожидалась завершения этого импровизированного обмена любезностями – даже враждебно настроенные, плохо воспитанные молодые великородные эльфийки не дерзали искушать судьбу, перебивая смотрителя Оракула (про себя она давно решила, что бесстыжая увёртливая фэйри просто нагло тянет время, заводя разговор о клятве – и тут же поворачивая его в сторону). «Что за бред, о Единый Эа, как ты это терпишь?! Причём тут этот браслет?.. Это недостойно Альквинора – проверять его способности на такой ерунде! Похоже на насмешку! Да как... как она вообще это смеет, эта дрянь?!..»
Хиарданис крайне не любила, когда кто-либо недооценивал её, её семью, эльфов её рода и её леса. Боевая натура, дочь Асгар’ет до сих пор так и не разубедилась в том, что если бы решение матери было иным, и её, тогда ещё совсем зелёную эльфийку, отпустили вместе со старшими на войну, она бы всех победила, и тогда её отец, братья и дяди – все её близкие непременно остались бы живы.
Дождавшись окончания речи Альквинора, она резким движением достала собственноручно выкованную ею эльфийскую шпагу (никто не поддерживал её в её воинственных замашках, поэтому всего приходилось добиваться самой – в том числе и осваивать кузнечное дело и собственноручно ковать себе доспехи и оружие, и поэтому её шпага получилась не столь изящной, как шпаги других эльфов и выглядела более неказисто и грубо – хоть была не менее острой и эффективной, если дело касалось вопросов жизни и смерти), приставила её остриём прямо к горлу Моарамнисэль и потребовала:
– Поклянись, ты, бесстыжая дрянь! Клянись на собственной крови, что вернёшься сюда точно в срок! Я знаю – это единственная клятва, которую ты не сможешь, просто не посмеешь нарушить!..
Лайрион смотрел за двумя девушками с удивлением и страхом: по-видимому, юный эльф ещё слишком многого не знал об обычаях и повадках фэйри.